Я дарю любимой писательнице горшочек с тремя гиацинтами, Астрид нюхает их и говорит: «Чем хуже вижу, тем больше люблю запахи. А видеть я стала совсем плохо, даже печатать не могу. Обидно терять самое главное для писателя - зрение! Теперь я понимаю, как разозлился Бетховен, когда начал глохнуть...»
Мы сидим в гостиной и пьем малиново-шиповниковый чай. Без сахара. С медом. В квартире царит какое-то спокойное умиротворение. Наверное, это от того, что все окна выходят в тихий старинный парк. Я начинаю:
- Как тихо у вас здесь... Вы давно живете в этой квартире?
- Уже 60 лет. Я - человек стабильный, не люблю бытовых перемен и новшеств. Вся мебель куплена тогда же, в 1936 году... А родилась я в старинном красном доме с большими ставнями, окруженном яблоневым садом, в деревне Нэс - это совсем недалеко от маленького города Виммербю в провинции Смоланд на самом юге Швеции. Наша семья живет здесь с 1411 года: именно тогда мои предки взяли эту землю в аренду у местного церковного прихода. От отца право на аренду перешло моему брату, теперь там хозяин - его внук.
Детей в семье было четверо Гуннар, Стина, Ингегерд и я. Жили мы весело, дружно. Играли, вместе ходили в школу. По тем временам нам повезло до школы было «всего» полчаса ходьбы. Летом добирались быстрее, зимой - медленнее. Я вспоминаю свое детство с радостью и удовольствием, и каждый раз благодарю за это Бога, мою мать и моего отца. Мама была очень образованной и очень музыкальной женщиной. Она много пела и часто рассказывала нам истории из Библии. Пела в основном религиозные песни, которые по сути своей были жизнеописаниями разных святых. Учила нас писать письма, запоминать услышанные песни и стихи.
Астрид стоит в центре
Отец нас тоже очень любил и много с нами занимался. Вспоминал случаи из жизни, а иногда - просто описывал прошедший день, все-все, что с ним сегодня происходило. Думаю, искусству рассказа я научилась именно у него. Спокойный, неторопливый образ жизни отца отражался и в манере повествования.
- А сказки? Вам рассказывали в детстве сказки?
- Дети нашей деревеньки часто собирались вечерами в доме молочника. Его жена знала великое множество сказок и очень здорово их рассказывала. Сказки тысяча и одной ночи, сказки Сельмы Лагерлеф и многие-многие другие. Я так и не спросила у нее, откуда она все это знает. Но решила сама для себя, что тоже стану молочницей и буду рассказывать детям сказки.
Первыми моими слушателями были сестры и брат. По пути в школу и обратно я придумывала для них самые невероятные истории. К нам стали присоединяться дети и ив других домов. Иногда собиралась компания в 10-12 человек. Не отпускали меня домой, пока не дорасскажу. Вскоре об этом узнала вся деревня, и родители уже не волновались, когда дети вдруг опаздывали домой на час или два. Я очень хорошо помню: это была осень 1918 года. Мы долго сидели в школе после занятий и ждали, когда кончится дождь. 3а эти два часа я успела рассказать все известные мне сказки. Дождь кончился, и мы пошли домой. Брат и сестры ждали продолжения, и я стала сочинять прямо на ходу.
...Жизнь шла своим чередом, мы взрослели. Закончили школу, начали работать на ферме. Потом «разлетелись из гнезда» по разным городам...
- А почему вы уехали, если были там так счастливы?
- Почему, почему... Не знаю, стоит ли говорить. Я никогда никому об этом не рассказывала. Я влюбилась, когда мне было всего 17 лет, влюбилась по-настоящему. Но вся беда была в том, что выйти замуж за своего избранника я не могла и, уже беременной, решила уехать из родной деревни навсегда. Я уехала. Проще говоря, сбежала из страха навлечь позор на родителей. Внебрачный ребенок по тем временам настоящая трагедия. Когда мой возлюбленный узнал о моем решении, он не стал меня отговаривать, а дал денег и взял с меня слово молчать. Мысль избавиться от ребенка даже не приходила в голову - я очень хотела ребенка и решила родить во что бы то ни стало.
Уехала я далеко в другую страну, в Данию, в Копенгаген. В большом городе легче спрятаться. Там я и родила своего первого сына, назвала его Ларс и была счастлива. Но время шло, мне очень хотелось вернуться в Швецию. Я решила переехать в Стокгольм. Когда Ларсу исполнился годик, я нашла одну семью, которая взяла на воспитание моего любимого мальчика, и уехала в Стокгольм. Тогда, в 1927 году, дорога из Копенгагена в Стокгольм занимала 12-14 часов: сначала паром, потом поезд. Я, конечно, навещала сына, но не часто.
В Стокгольме я устроилась на курсы машинописи и стенографии и через два года получила очень хорошее место в конторе господина Линдгрена. В 1931 году случилось вот что: совсем неожиданно для всех, и для меня в том числе, г-н Линдгрен сделал мне предложение. Он признался, что полюбил меня с первого взгляда и все эти два года глаз с меня не сводил. Я рассказала ему о себе все и, конечно же, о сыне. Он ни секунды не колебался: «Я люблю тебя, а, значит, я люблю и все, что является частью твоей жизни. Ларс будет нашим сыном, вези его в Стокгольм». Так я и поступила, о чем никогда не жалела.
Астрид и Стуре Линдгрен
В 1932 году мы сыграли свадьбу, и я стала госпожой Линдгрен. В 1934 году у меня родилась дочь Карин. Через два года вся наша счастливая семья переехала вот в эту самую квартиру. Теперь я рассказывала сказки своим собственным детям. Ларс приводил школьных друзей, я с удовольствием рассказывала и им.
Зимой 1941 года Карин заболела, и мне пришлось рассказывать ей истории целый день напролет. Однажды утром я пришла к ней, присела на краешек кровати и спросила: «Что же рассказать тебе сегодня?» - «Расскажи о... о... о Пеппи Длинный-чулок!» Это имя она придумала сходу, даже сама удивилась. Ладно, решила я. Расскажу. Пока, правда, непонятно о чем, но главное ясно: девочка с таким странным именем должна быть необыкновенной. Истории складывались сами собой - я просто «разрешила» Пеппи делать все, что никогда не разрешают детям. Ведь дети мечтают о свободе, о самостоятельности, о том, чтобы не зависеть от взрослых. Если бы мы не забывали об этом с годами, то и нам, и нашим детям жилось бы гораздо проще. Мне повезло - я ничего не забыла. Конечно же, история о Пеппи стала любимейшей, и дети требовали от меня все новых продолжений.
Астрид с дочерью Карин
В марте 1944 года я возвращалась домой через парк, поскользнулась, упала и сломала ногу. Постельный режим, заняться нечем. Тогда-то я и решила записать свои истории на бумаге. Сначала - истории о Бритт-Мари и ее подружке Керстин. О Пеппи Длинный-чулок я писала медленно: чувствовала какую-то огромную ответственность.
Встав на ноги после трехмесячной болезни, решила отнести свои рукописи в издательство. В первом издательстве уже и не помню, как оно называлось (оно закрылось в середине 50-х годов) - мне отказали. Сказали, что занимаются настоящей детской литературой, которая учит послушанию и воспитывает, а не тем, что я понаписала. Наверное, имели в виду, что мои книги учат не слушаться взрослых.
Я пошла в другое издательство, крупнейшее сейчас в Швеции, «Бонниер» - там тоже отказ. Но объяснение уже другое: у них, мол, лежит и ждет своего часа так много рукописей, что ничего нового давно не берут. Кстати, полвека спустя, когда нынешний владелец издательства вручал мне какой-то международный приз, он сказал: «За всю историю нашего издательства мы сделали только одну ошибку - не распознали в Астрид Линдгрен великой детской писательницы». Смешно, правда?
The Vienna Stencil
Ну, так вот, я, горемычная, пошла в третье издательство – «Рабен и Шегрен». Там с удовольствием взяли мои рукописи, и в 1944 году вышла моя первая книга «Бритт-Мари рассказывает начистоту , как все было на самом деле». Я уже не могла остановиться, все писала и писала, и это продолжается вот уже более пятидесяти лет в год по одной-две книги выходит.
- Жизнь писательницы Астрид Линдгрен сложилась хорошо, а как сложилась ваша личная жизнь, семья, дети...?
- Муж мой умер очень давно, детей я воспитывала сама. Сын Ларс тоже уже умер. Царствие ему небесное. Он прожил долгую, счастливую жизнь и оставил после себя троих детей. У меня теперь появляются пра- и праправнуки. Дочь моя Карин - жива-здорова, храни ее Господь. Мы встречаемся два раза в неделю, а уж по телефону говорим 23 раза в день. У нее тоже есть дети и внуки. На Рождество мы собираемся все вместе. Целый год я с нетерпением жду этого вечера...
- Вы живете одна?
- Одна - не одна... Вроде бы не одна... Жизнь штука непростая. Надо понимать, что всем тяжело, все борются за выживание, и за материальное благополучие иногда приходится платить нехваткой общения с любимыми людьми... Я не жалуюсь, но порой очень хочется, чтобы в соседней комнате кто-нибудь возился, а то так тихо - дверью никто не хлопнет, кастрюлями на кухне не загремит. Тихо...
Зато есть время читать письма от поклонников Пеппи, Карлсона и мастера-детектива Бломквиста. Я стараюсь отвечать на все письма, и это мне пока удается. Сил, правда, все меньше, мне ведь почти девяносто...
Недавно вот выпустили марку с моим портретом. Марка стоит 6 крон это почти что доллар, а на доллар можно купить четыре марки с Элвисом Пресли или четыре марки с Мерилин Монро, или - два Элвиса, две Мерилин... Это мой правнук мне сообщил. Современные дети совсем другие. Не знаю, лучше или хуже - так ставить вопрос нельзя, просто другие.
Не пытайтесь воспитывать своих детей так, чтобы они «соответствовали требованиям общества». Общество далеко не совершенно. Пусть лучше общество станет таким, как дети.
Люди вообще очень изменились. Стокгольм вот, по крайней мере, на первый взгляд, какой был, такой и есть, а люди даже внешне стали другими выше, красивее и не стареют так быстро, как раньше. Правда, стали стесняться показывать свои чувства. Раньше, бывало, встретишь на улице человека незнакомого, и он тебе всю свою жизнь расскажет. Дети - другое дело, только вот взрослеют, увы, слишком быстро...
- Что, если представить такую фантастическую ситуацию: 90-летняя Астрид Линдгрен встречается с собой 20-летней... Какой бы получился у них разговор?
- Семьдесят лет прошло... А я все-все помню. Помню, чего я тогда еще не знала и не понимала, помню, когда и как поняла... В 20 лет я очень боялась смерти.
- А теперь?
- Теперь не боюсь. Все очень просто. Смерть - это не конец, а начало. Жаль, что такие вещи, самые главные, понимаешь не сразу.
- А что самое главное?
- У каждого свое, часто - разное, иногда даже просто взаимоисключающее. Главное то, во что ты веришь. Верить главное. Где-то я прочла: «Если ты не Матисс - не рисуй». Резкое выражение, правда? И вдруг поняла: если ни во что не веришь - не живи. Если никому не веришь - не живи. Если тебе НИКТО не верит - не живи.
- А были подобные прозрения в 20 лет?
- Конечно. Ну, например, такой случай. Однажды, в середине декабря 1927 года, мы с моей подружкой Ингеборг зашли на железнодорожную станцию «Стокгольм-Юг». Это недалеко от улицы Вулканус, где я тогда жила. А напротив, на крыше, жил Карлсон. Но это совсем другая история, ты ее знаешь. Так вот. Зашли мы на станцию, чтобы позвонить. Телефонов-автоматов тогда еще не было, да и «Телефонный справочник Стокгольма» был тонюсенький. Смотритель впустил нас, взял деньги за звонок и удалился.
Приближалось Рождество, и на столике рядом с телефоном стояла ваза с шоколадными конфетами. Пока моя подруга говорила в телефон (да-да, именно так тогда выражались: «говорила в телефон»), я развернула одну конфетку и съела. Фантик автоматически сунула в карман. Ингеборг закончила разговор, и мы уже подошли к двери, как вдруг из маленького окошечка в углу раздался чей-то строгий голос: «Не забыла ли молодая фрекен расплатиться за конфету?» У меня все оборвалось внутри. Сбиваясь и краснея, я пробормотала что-то вроде: «Я думала это угощение... Рождество... Извините...». Деньги у меня с собой были - на покупку рождественских подарков. Я заплатила полкроны и, вся дрожа, пошла к дверям. Ингеборг ждала, ни жива ни мертва. Мы вышли на мороз, постояли молча 2-3 минуты. Вот тут-то я и поняла еще одну истину: НЕ ВОРУЙ! И с тех пор чиста перед Богом: никогда не брала чужого. И шоколадные конфеты, кстати, всю жизнь недолюбливаю...
- А что вы скажете насчет другого закона: НЕ ВРИ!
- Для меня этот закон - часть закона о Вере. Лгать - это говорить то, во что не веришь. Не говори того, во что не веришь, тогда и не солжешь. Очень тяжело, когда тебя обманывают, трудно подавить в себе жажду мести и все такое...
- Что же вы делаете, когда вас обманывают?
- Смеяться будешь! Я сразу же пытаюсь встать на место обманщика и понять: ЗАЧЕМ? Чаще, правда, так ничего и не понимаю. В последние годы люди все чаще врут ради денег, и врут все изощреннее. Вот свежий пример.
Все мои книги в Норвегии выходят в одном издательстве. Появляется новая книга Астрид Линдгрен... но я ее не писала! Звоню шефу детского отдела - очень солидная дама, далеко не бедная. Выясняется, что это она купила рукопись, где никому не известный автор пишет (от моего имени!) о новых приключениях Пеппи Длинный-чулок. Представляешь? И уже отпечатали первые 25 тысяч экземпляров тиража. Я говорю: «Остановите типографию, и немедленно пришлите мне экземпляр». На следующее утро самой срочной почтой доставили книгу. Мой секретарь прочел мне ее вслух. Я ОЧЕНЬ волновалась... И знаешь, что? Мне понравилось. Написано с любовью к детям и Пеппи. Звоню тут же в Норвегию - дама сильно напугана, я это чувствую. Говорю: «Продавайте тираж. Скандала не будет. Но именем Всевышнего закли-наю: больше никогда так не поступайте...» Пауза... Дама начинает спрашивать, не собираюсь ли я расторгнуть контракт с ними, еще что-то... Остальное ее не волнует. А ведь она солгала - ради денег. Обманула детей. Детям нельзя врать, они же у нас учатся всему - в том числе и вранью.
- Помните первый СЕРЬЕЗНЫЙ разговор со своим ребенком?
- Помню. Ларсу было уже четыре года. Мы тогда переехали в Стокгольм, и в квартире зимой было прохладно. Я все старалась укутать его потеплее, шапочки там какие-то... Но сама-то хожу у него на глазах БЕЗ шапочки! Посмотрел он на меня и спрашивает: «Мама, а почему у тебя есть ПРАВО простудиться, если ты хочешь, а у меня нет? Разве права есть только у взрослых?» Вот это вопрос! Тут я поняла, что с ребенком нельзя разговаривать несерьезно, даже с новорожденным.
С моей дочкой Карин так вышло само собой: мой ПЕРВЫЙ разговор с нею был уже серьезным.
- Что же вы ей сказали?
- То же, что и Ларсу: «Я тебя люблю, я твоя мама». Только сказала я это как-то по-другому.
- Ваши дети вдохновляли вас на творчество?
- В какой-то степени, да. Но больше всего меня вдохновляла та девочка, которой я была когда-то сама. Я-то ТОЧНО знаю, что и как она чувствовала. Никогда не забуду, как я впервые хохотала до слез. Мне было 5 лет. По соседству с нами жил богатый фермер. У него было шесть дочерей и ни одного сына. И вот, когда старшая дочь родила внука (наконец-то!), сосед на радостях решил одарить всю деревню. Запряг огромного вола в лошадиную упряжку, нагрузил целую телегу подарками и угощениями и медленно погнал вола на главную площадь. Самым забавным было то, что белого вола помыли водой с синькой, и он стал голубым! Я выбежала на шум из ворот и увидела голубого вола в лошадиной упряжке с венком на голове... Ничего смешнее для деревенской девчонки, уже прекрасно разбирающейся в скоте и утвари, невозможно и придумать! Я смеялась до слез... Пушистый голубой вол казался таким легким, что его хотелось поднять... одной рукой...
- Как Пеппи Длинный-чулок?
- Точно. (Смеется.)
- Если бы двадцатилетняя Астрид спросила вас сегодня: «Мечты мои сбудутся?» - что бы вы ответили?
- Трудно сказать... Когда случается что-нибудь хорошее, я чувствую себя так здорово, как будто сбылась моя мечта. Мечты... ведь они каждый день новые.
- О вас много пишут. Читаете ли вы о себе?
- Читаю, охотно. Мне тоже интересно, кто такая Астрид Линдгрен, чем я нравлюсь или не нравлюсь людям.
- И что из написанного понравилось вам больше всего?
- Книга «Астрид Линдгрен» Маргареты Стрёмстедт. Когда я прочла эту книгу, то поняла, что у меня есть настоящий друг. Так вот и дружим уже двадцать лет, чуть не каждый день говорим по телефону. Встречаемся, увы, все реже... годы идут...
- А что понравилось меньше всего?
- Не помню. Бог дал мне счастливое качество: я помню все плохое ровно столько, сколько оно длится...
- Вы к этому пришли, или такой родились?
- Я пришла к тому, что я такой родилась...
- А что бы вы посоветовали двадцатилетней Астрид успеть сделать, пока ей двадцать?
- Сходить к фотографу. Не пожалеть денег и сходить к фотографу. У меня нет ни одной фотокарточки тех времен. Тогда это называлось «фотографическое портретирование», и многим было не по карману. Позже, когда мне «сообщили», что я - знаменитость, и мне «положено» много фотографироваться, я невзлюбила это занятие. На него уходит слишком много времени. Последний раз я снималась два года назад...
- Как, неужели вы не разрешите снять вас?
- Ну, ладно, только один раз и издалека.
