АННА РЕВЯКИНА • ГОРОД ДО
* * *
Город мой. Тот, где с детства отсутствует море,
и повсюду степь – невозможно рыжая с янтарём,
словно вечный рассвет, как картинка на мониторе,
словно юность отца, упакованная в альбом.
Не сдержаться, когда прикасаешься к камню,
когда трогаешь тёмную землю, что на крови.
Если ты здесь родился, то родился ты неслучайно
в чёрнокаменном городе, что стоит на краю земли.
И до взморья отсюда добраться две сотни гривен
по наезженной трассе, не так ли, – знакомая блажь?
Но ведь ты здесь родился, а значит, не будь наивен,
эта степь – твоё личное море, твой дикий пляж.
Под обветренной кожей, под веками, в подреберье
море плещется, как живое, – искрит янтарь.
Это море – твоя свобода, твой дом, твой берег,
оберег твой, твоя история и печаль.
Знаешь, Господи, это счастье, что так привычно
из окна наблюдать, как морем вскипает степь,
и плывут облака – вон одно, словно ключ скрипичный,
и так хочется каждое облако рассмотреть…
Каждый камень под ярким солнцем играет светом,
преломляет луч, так хлеб преломляешь ты
с самым близким, твоим, проверенным человеком,
с тем, кто знает тебя до точек и запятых…
С тем, кто тоже почувствовал море однажды кожей,
на безморье иные смыслы, иные ветры, иное дно.
Город мой. Будь. Пожалуйста. Осторожен.
Мой степной чёрнокаменный Город До.
13 марта 2015 года
* * *
Когда ещё встретимся? Обними меня, хоть одной рукой.
Помнишь, как пахло солнце тмином и молоком,
помнишь, как мы сидели и придумывали, что за рекой,
когда вырастем, непременно построим дом?
Вот мы и выросли, вытянулись во весь человечий рост,
сколько пролито детских слёз было перед тем, как
стало понятно, что мир не заканчивается на городе роз,
впрочем, он не заканчивается и в других местах.
Но только у самого края, где небо трогает террикон,
где восходит солнце, похожее на пылающий шар,
ты мог бы дышать спокойно, зная, что здесь твой дом,
и не зацикливаться на взрослых пустых вещах.
И в слишком простом убранстве нахлынувшего мирка –
детского и неопытного, как все несбывшиеся мечты,
просвечивается, словно калька, тобою невыбранная река
и дом, который всё же построили, но не мы.
17 января 2015 года
* * *
И просвета не видно,
даже в полдень, когда в зените
наше общее солнце сияет особенно ярко.
Отче создал нам мир
и сказал свысока: «Живите!
Кто как сможет, живите,
не по книгам, так хоть по ремаркам».
Бескорыстно расходуя время
и прочие недра,
будь-то нерв или сила двоих –
самых близких здешних,
мы добавили в письма
ужасное слово «наверно»,
мы его добавили даже в песни.
В этом слове так много сомнений,
что колет сердце выводить его на бумаге,
катать вдоль дёсен.
Я хочу здесь остаться поэтом,
пусть даже не первым.
Быть поэтом, поверь мне, –
изящнейшее из ремёсел.
И в неровностях строчек
родятся большие смыслы.
Утончённые, грубоватые, как захочешь.
Пусть в твоей большой и широкой жизни
будет время на то,
чтобы просто служить отчизне,
а не ставить над нею точку.
Потому что время
нас всех рассудит и обесточит,
потому что время обескураживает и лечит.
Если ставить точку,
то лишь там, где укажет Отче,
где заблудшее человечество
не живёт по законам речи…
А живёт по закону крови,
впиваясь в глотку,
ухмыляясь жутким оскалом
насмерть больного зверя.
Человечество – воск,
из которого при неправильной обработке
исчезает вся божественная материя.
28 ноября 2014 года
ГОРОД ПОСЛЕ
Приходить к нему, как к источнику света, тепла и счастья,
говорить с ним или молчать о насущном хлебе.
Знаешь, сколько скорби в его горячем: «Не возвращайся!»
Мы с ним встретились спустя лето, и было небо
самым синим морем, а горы в зернистой дымке
отливали сталью, проржавленной и щербатой.
И глаза слезились, будто бы в них соринки.
И был ветер, а не какой-то там вентилятор.
И был день, не похожий на те, что раньше
отравляли мозг чередой незнакомых улиц.
Я не знаю, что будет дальше, мой милый мальчик,
но бесспорно мы будем счастливы, раз вернулись.
И никто уже не отнимет у нас наш город,
утопающий в сумерках, словно сентябрь в пряже,
когда ты ощущаешь каждой дырявой порой,
как железный воздух внутри пейзажа
превращается в нежность родных объятий.
Мой любимый запах – листва и осень,
когда время, самый строгий повествователь,
ошибается в числах. И Город После
так похож на тот, что был До разлуки.
Мы вернулись, и воздух полон ещё амброзией.
И ты снова обожаемо близорукий.
И я снова тебе читаю всю ночь Иосифа.
15 сентября 2014 года
* * *
Что ни дом, то короб пустой,
что ни слово, то сух язык, –
эта боль посильней зубной.
Бог, как опытный ростовщик,
назначает такой процент,
не расплатишься до зимы.
После смерти не будет цен,
только свечечки зажжены.
Под ногами горит асфальт,
и не слышно колоколов,
в этом городе плавят сталь,
проливают свою же кровь.
А за городом светлячки
освещают победный путь,
я гляжу сквозь твои очки,
я желаю к слепцам примкнуть.
Что ни дом, то сплошная скорбь,
что ни голос, то вой сирен.
Этот город был слишком горд,
и теперь он пошёл в размен.
Бог торгуется, как банкир,
не уступит и двух монет.
Бог смеётся, что Божий мир
утверждает, что Бога нет.
Его смех – канонада дня,
город плотно берут в кольцо.
В этот город пришла война,
я боюсь ей смотреть в лицо.
19 августа 2014 года
* * *
Приготовь себя ветру, подставь ему свой хребет,
в глубине городской геометрии жизни нет,
только камень, глазищи зданий, кресты-кресты.
Ветер немощен и бездыханен внутри толпы.
Он не чует в границах города своих крыл,
его город в сквозняк и шорохи превратил –
вдоль заборов и тротуаров мести листву.
Никакого таинства и причастности к волшебству.
Приготовь себя ветру, представь, что ты ветряной,
погрузись в него деревянной своей головой,
словно в омут или в какой-то иной сосуд.
И надейся, всем сердцем надейся, что не спасут.
Говори с ним о тропах, хотя их для ветра нет,
он свидетель потопа и фразы: «Да будет свет!»
Говори с ним, но больше, чем слово, используй слух,
этот ветер, в известной степени, – святый дух.
Он тебя приподнимет над стадом и большинством,
но ты снова, как в детстве, прячешься под столом
и боишься того, кто воет в печной трубе.
Мой хороший, не бойся, воют не по тебе.
28 марта 2015 года
* * *
Здесь так тихо, что слышно часы и вены,
как в замочной скважине ключ говорит: «Пожалуйста!»
Когда мой отец после крайней тяжёлой смены
не целует меня с порога, но и не жалуется
на кромешную тьму подземелий и пыль, что въелась
в его пальцы, лицо, одежду и даже в голос.
Это смелость, любовь моя, просто мужская смелость,
неразменная и не разменянная. Наш полюс
на краю земли – просто кряж, что горюч и чёрен.
Чёрно-белые зимы, как старые киноленты.
Этот край свободен, и он в тех, кто его достоин,
он впитался навечно в тело твоё пигментом,
когда в самую малую щель проникали недра
нашей страшной земли – изрытой да истощённой.
Здесь так тихо, что истошно пятится суеверный,
и дрожащей рукою крестишься ты, крещёный.
В эту землю вложили душу, подняли в гору,
эту землю явили миру, как символ ада,
и на ней построили пыльный суровый город.
В этом городе редко случаются звездопады,
чаще ливни, и ливни эти с больным пристрастьем
всё ведут допросы – кто праведен, кто виновен.
Этот город меня ощущает своею частью,
и я счастлива быть его городским бетоном,
мостовой и стеной разрушенной, речкой в камне.
Моё сердце здесь – расхристанное, живое,
оно стало памятью у подножия памятника
неизвестному, но отчаянному Герою.
3 января 2015 года
«Нас будут убивать и те, и эти…»
* * *
Не ходи через площадь Ленина в одиночку,
там мужчины битые выстроились в цепочку,
говорят о политике, цыкают и регочут.
Не ходи через площадь, тебя растопчут
и наврут с три короба Анечке большеглазой.
И никто из них не будет никем наказан.
Береги себя, не ходи через чертову площадь,
это путь народа, который бредет наощупь.
Ты же светел, и это — твое гражданство.
Обходи стороною площадь, на ней не танцы,
а бои без правил за право голоса.
Не ходи через площадь, обойдись без автобуса,
до квартиры — лифтом, до спальни — тихохонько,
лапушкой.
Забивайся в угол, читай под лампочкой
Ильича. Читай Булгакова или Маркеса.
Прочитай о том, что у древних кариеса
не было и в помине, но уже распускались слухи,
как в маленькой Украине на обычной кухне
девочка, сгорбив спину, напишет строчку:
«Не ходи через площадь Ленина в одиночку…»
* * *
Кто читает все эти чертовы сводки?
Налей мне водки, промой мои раны,
мы с тобой в подвале сидим, как в подводной лодке,
имени русой Марии, имени плачущей Анны.
Наша лампа-лампочка, наша маленькая лампада,
желтая, жуткая, внутриматочная спираль мира.
Не гляди на меня, Мария, я боюсь твоего взгляда,
помолчим, Мария, здесь каждое слово — гиря.
Наш подвал укромен, четыре стены и стулья,
а еще эти полки с помидорами-огурцами.
Нас подвал уменьшает, съеживает, сутулит,
мы становимся даже не сестрами — близнецами.
А на завтра сводки, от которых мне сводит душу,
а на завтра снова учиться ходить по краю.
Мы идем по улице — два морячка по суше,
мы с тобою еще ни разу не умирали.
* * *
…Что с нами будет, c привыкшими жить в чистоте,
делать уроки с сыном и ездить к морю?
Знаешь, я в детстве пела в церковном хоре,
сейчас же мой голос подобен гнилой культе.
Знаешь, ведь мне так мало по существу
надо от жизни, расползшейся на отрывки,
утром проснуться, в кофе добавить сливки
в мире, где Бог навсегда запретил войну.
* * *
Опять ждем худшего, в окне фанерный лист,
как символ безнадежного исхода,
играет на ветру. И водянист
угрюмый горизонт, у пешехода
никто не просит вечного огня.
Не слишком верит отсыревшим спичкам
безумная поспешность бытия,
благоволящего слепцам и истеричкам…
Не слышно, как поет младенцу мать,
не слышно, как в войну играют дети.
Хороший мой, нас будут убивать.
Нас будут убивать и те, и эти.
 30 января, после долгого перерыва, литературная студия «Кофе-кошка-Мандельштам» возобновила свою работу. Праздничный концерт, посвящённый 50-летию известного барда и поэта Вячеслава Теркулова, прошёл в конференц-зале Союза писателейДНР. Вячеслав Исаевич порадовал «друзей поэзии» своими стихами и песнями. Атмосфера вечера была лёгкой и приятной, как в старые добрые времена, и это, несмотря на несмолкающую канонаду.
Корреспонденту «МИА» удалось пообщаться с создателем литературной студии «Кофе-кошка-Мандельштам», популярной донецкой поэтессой, автором трёх поэтических сборников – «Сердце», «Untitled», «Хроники города До. Безвременье» – Анной Ревякиной.
– Анна, расскажите о своём городе детства.
– Я коренная дончанка. Мой город детства не так уж сильно отличается от моего города настоящего, если говорить об испытываемых чувствах к пространству, которое я несколько эгоистично называю отечеством. С точки зрения архитектурного ряда, бесспорно, Донецк возмужал за ту четверть века, что отделяет меня сегодняшнюю от меня маленькой, но само ощущение города осталось неизменным. Безусловно, война обострила некоторые моменты, связанные с сентиментальностью человеческих сердец, ведь глагол «любить» всегда был синонимичен глаголу «бояться», а страха у нас в последнее время достаточно (и даже слишком), но, как и в детстве, меня не покидает уверенность, что Донецк – это нечто глобальное и всегдашнее, вне зависимости от факторов, причин и обстоятельств времени.
– В одном из интервью Вы признались, что написали свой первый стих в шестилетнем возрасте. Когда почувствовали, что поэзия – это Ваше и на всю жизнь?
– Даже сейчас я не могу с уверенностью сказать, что поэзия – это моё, конечно, мне мечтается, чтобы по прошествии времени действительно так и оказалось, ведь именно время обладает способностью что-то увековечивать, а что-то превращать в пыль. Поэтический путь – это такой огромный угольный пласт (не зря говорю, что угольный, это не реверанс в сторону героев шахтёрского края, а всего-то намёк на то, что уголёк, как и мел, писчий материал), в который необходимо ежедневно вбуриваться всё глубже и глубже, а иногда подниматься на поверхность и демонстрировать найденные сокровища. И вот тебе посчастливилось отколоть большой кусок, размером с валун Сизифа, но пока ты его тащил к свету, он рассыпался, что-то там откололось, вылезли какие-то изъяны, нюансы. И ты вынужден снова спускаться в «подземелье», в какие-то дремучие недра собственного нутра, чтобы извлечь то, что будет иметь шанс стать печным жаром или электричеством. Тут вопрос самоотдачи, поэтический КПД (если он существует) измеряется количеством тепла, которое в конечном итоге получит читатель, прочтя твоё стихотворение. Мне нравится делиться текстами, я никогда не жлобничаю, написала и сразу отдаю, пожалуйста. Это уже не моё, моим оно было в моей голове, теперь оно ваше. Может ли так продолжаться всю жизнь? Вряд ли. Пласты истощаются, шахтёры устают…
– С 2011-го года Вы начали издаваться, расскажите немного о поэтических сборниках «Сердце» и «Untitled».
– Первый сборник «Сердце» – книга случайная, меня уговорили её издать. Теперь я, конечно, осознаю, что не будь её, не было бы ничего, но тогда в 2011-м году я до конца не понимала важность этого моего первого шага.«Сердце» – наивная добрая книжица, на обложке которой автор скрывает лицо, но отважно демонстрирует обнажённое сердце на ладонях. Второй «Untitled» – это книга-эксперимент, попытка действовать на стыке искусств, соединить фотографию и поэзию, при этом используя снимки не как иллюстративный материал, а как точку отсчёта поэтической реальности для непосвящённых в литературу. После второго сборника был значительный (около 2-х лет) перерыв, я намеренно не издавалась, накапливала материал, периодически погружалась в прозу, занималась драматургией, писала сценарий к фильму.
– Не так давно Вы презентовали донецким читателям новый сборник «Хроники города До. Безвременье» – цикл стихотворений, отображающий страшные события на Донбассе. Как считаете, Анна, когда сбудутся ваши слова: «И эта война исчезнет, как не бывало»?
– Слова вообще склонны сбываться, мы это знаем от наших мам по их гневному окрику: «Не наговаривай!» Это касается и счастья, и несчастья. Любая война неизбежно заканчивается миром. Вопрос только в цене этого мира, и цена эта измеряется не бумажным эквивалентом, а количеством искалеченных судеб. Я намеренно поместила стихотворение со строками, которые Вы упомянули, в конец сборника, чтобы читатель, закрыв книгу, уверовал, что война совсем скоро исчезнет, как дурной сон с первыми лучами солнца. Думаю, конец войны наступит тогда, когда вместо пуль мы снова начнём использовать слова, ведь оружие не способствует пониманию друг друга, а только усугубляет отчуждение. В будущем нас ждёт переосмысление и равновесие. Нам необходимо будет снова научиться слушать, слышать, понимать и любить друг друга. Это я сейчас говорю с точки зрения судеб маленьких людей, кулуары и коридоры политической реальности не знают таких слов, как «любовь», но даже при подмене понятий есть шанс, что перемирие наступит, стоит только перестать разжигать ненависть и начать строить новые отношения, пусть и с жалкого, но нейтралитета. Нам всем отчаянно необходимо начать всё с начала, с нуля что ли. Дурацкий анекдот вспомнился: жена попросила мужа начать всё с чистого листа, а он ответил ей, что поздно, так как она уже исписала всю тетрадь. Но жизнь-то не анекдот, я надеюсь.
– Как пишутся Ваши стихи в военное время, ведь война, по-вашему, определению – антипод любви?
– Я уже сама запуталась с антиподами и прочими определениями войны и её составляющих. Стихи пишутся не от любви, не из-за неё, то есть, они пишутся тогда, когда в них есть потребность. Прежде всего – у автора. Если быть до конца честной, я устала писать о «Гвоздиках» и «Пионах». Очень хочется написать о простой ромашке и её волшебном «любит, не любит», но реальность такова, что вместо безобидных любовных цветов приходится описывать железные.
– Литературная студия «Кофе-кошка-Мандельштам» – явление яркое и необычное. Когда планируете собираться вновь по «крайним пятницам»?
– Раньше мы традиционно проводили встречи в кафе или кофейнях, но с этого года решили переместиться в конференц-зал Союза писателей. Помимо пищи духовной,слушатели насладились совершенно бесплатным, пусть и скромным угощением – кофе, печенье, конфеты. Для меня всегда было важно не только создать таинственную атмосферу причастности к искусству поэзии, но и побаловать посетителей после рабочего дня чашечкой кофе. И это не потому, что я такая щедрая или богатая, просто я люблю своё детище, иногда в ущерб семейному бюджету (улыбается) – литературную студию «Кофе-кошка-Мандельштам» – и мне приятны люди, которые тратят своё время не на диван и телевизор, а на то, чтобы прийти и послушать стихи. Большое им за это спасибо! Следующее заседание состоится в традиционную крайнюю пятницу февраля.
– Кроме научной, преподавательской и культурной деятельности, Вы ещё активно занимаетесь благотворительностью. Расскажите о своих подопечных.
– Благотворительность – это такое большое всеохватное слово, что мне его даже неловко слышать в свой адрес. Я помогаю адресно по мере сил и возможностей тем, кто в этом нуждается. Совсем недавно из клиники в Испании вернулся мальчик Никита, которому два года назад диагностировали нейробластому. Отечественные доктора давали крайне маленькие шансы на выживание. Осенью 2012-го года мы начали сражаться за его будущее. Такие больные, находящиеся между жизнью и её противоположностью, нам всем дают равную возможность учиться милосердию и состраданию, но часто, под влиянием «страусиной философии», мы отводим глаза от чужой беды. Решения, принимаемые на небесах, очень часто можно оспорить на земле, при помощи будничных действий и добрых поступков. Нам повезло, мы смогли собрать достаточное количество средств (и продолжаем это делать, так как ребёнку необходимо регулярно обследоваться), чтобы «выкупить» жизнь Никиты у несправедливого мироздания. Для меня просто патологически невыносима сама мысль о том, что дети могут умереть. Конечно, я понимаю, что люди смертны, но прежде, чем отправляться в мир иной, надо как следует пожить, родить своих детей, сделать что-то доброе и хорошее, а может даже и «напортачить», не важно, главное – жить. И часто, к сожалению, между жизнью и смертью, между длинной дорогой и её отсутствием,лежит всего лишь пухлая пачка денег, и взять её неоткуда. Я счастлива, что два года назад откликнулась на просьбу незнакомых мне людей и проявила участие. Ведь теперь мне самым строгим судьёй – моею совестью – позволено честно глядеть в голубые мальчишеские глаза, зная, что они продолжают созерцать, в том числе, и благодаря мне. И если меня, ссылаясь на моё экономическое образование, бомбардируют праздным вечным вопросом о больших деньгах, и зачем они нужны людям, я держу наготове единственно правильный ответ: «Чтобы потратить их на спасение чужих жизней!» И уж точно не на набивание шкафов бесполезным хламьём или покупку средневекового замка, острова, самолёта.
– Пожелание жителям Донецка в столь непростое время.
– Любое пожелание – это пшик, всего лишь слова. Можно сколько угодно желать людям, находящимся в эпицентре войны, не падать духом и призывать их держаться, только иногда держаться не за что, может,только за воздух, но он плохо подходит для этих целей. Думаю, что самое главное для нас всех сейчас– постараться выжить, не идти на компромисс с собственной совестью и сердцем, сохранить моральную чистоту ради будущего. Донецк – город чистых и искренних людей, у нас всё получится! Я верю.
Наталья Чайко
|
|