ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЙ ПОЛКОВНИК О. Генри
Солнце ярко светит и птицы весело поют на ветвях. Во всей природе разлиты мир и гармония. У входа в небольшую пригородную гостиницу сидит приезжий и, тихо покуривая трубочку, ждет поезда.
Но вот высокий мужчина в сапогах и в шляпе с широкими, опущенными вниз полями выходит из гостиницы с шестизарядным револьвером в руке и стреляет. Человек на скамье скатывается с громким воплем. Пуля оцарапала ему ухо. Он вскакивает на ноги в изумлении и ярости и орет:
- Почему вы в меня стреляете?
Высокий мужчина приближается с широкополой шляпой в руке, кланяется и говорит:
- П'ошу п'ощения, сэ'. Я полковник Джэй, сэ', мне показалось, что вы оско'бляете меня, сэ', но вижу, что я ошибся. Очень 'ад, что не убил вас, сэ'.
- Я оскорбляю вас - чем? - вырывается у приезжего. - Я не сказал ни единого слова.
- Вы стучали по скамье, сэ', словно хотели сказать, что вы дятел,
сэ', а я - п'инадлежу к д'угой по'оде. Я вижу тепе'ь, что вы п'осто
выколачивали пепел из вашей т'убки, сэ'. П'ошу у вас п'ощения, сэ', а также, чтобы вы пошли и де'нули со мной по стаканчику, сэ', дабы показать, что у вас нет никакого осадка на душе п'отив джентльмена, кото'ый п'инес вам свои извинения, сэ'.
Шолохов М. Отрывок из повести «Судьба человека»
Из рейса, бывало, вернешься в город - понятно, первым делом в чайную: перехватить чего-нибудь, ну, конечно, и сто грамм выпить с устатка. К этому вредному делу, надо сказать, я уже пристрастился как следует...
И вот один раз вижу возле чайной этого парнишку, на другой день - опять вижу. Этакий маленький оборвыш: личико все в арбузном соку, покрытом пылью, грязный, как прах, нечесаный, а глазенки - как звездочки ночью после дождя! И до того он мне полюбился, что я уже, чудное дело, начал скучать по нем, спешу из рейса поскорее его увидать. Около чайной он и кормился - кто что даст.
На четвертый день прямо из совхоза, груженный хлебом, подворачиваю к чайной. Парнишка мой там сидит на крыльце, ножонками болтает и, по всему видать, голодный. Высунулся я в окошко, кричу ему: "Эй, Ванюшка! Садись скорее на машину, прокачу на элеватор, а оттуда вернемся сюда, пообедаем".
Он от моего окрика вздрогнул, соскочил с крыльца, на подножку вскарабкался и тихо так говорит: "А вы откуда знаете, дядя, что меня Ваней зовут?" И
глазенки широко раскрыл, ждет, что я ему отвечу. Ну, я ему говорю, что я, мол, человек бывалый и все знаю.
Зашел он с правой стороны, я дверцу открыл, посадил его рядом с собой, поехали. Шустрый такой парнишка, а вдруг чего-то притих, задумался и нет-нет
да и взглянет на меня из-под длинных своих загнутых кверху ресниц, вздохнет.
Такая мелкая птаха, а уже научилась вздыхать. Его ли это дело? Опрашиваю:
"Где же твой отец, Ваня?" Шепчет: "Погиб на фронте". - "А мама?" - "Маму бомбой убило в поезде, когда мы ехали". - "А откуда вы ехали?" - "Не знаю,
не помню..." - "И никого у тебя тут родных нету?" - "Никого". - "Где же ты ночуешь?" - "А где придется".
Закипела тут во мне горючая слеза, и сразу я решил: "Не бывать тому, чтобы нам порознь пропадать! Возьму его к себе в дети". И сразу у меня на
душе стало легко и как-то светло. Наклонился я к нему, тихонько спрашиваю: "Ванюшка, а ты знаешь, кто я такой?" Он и спросил, как выдохнул: "Кто?" Я
ему и говорю так же тихо: "Я - твой отец".
Боже мой, что тут произошло! Кинулся он ко мне на шею, целует в щеки, в губы, в лоб, а сам, как свиристель, так звонко и тоненько кричит, что даже в
кабинке глушно: "Папка родненький! Я знал! Я знал, что ты меня найдешь! Все равно найдешь! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь!" Прижался ко мне и
весь дрожит, будто травинка под ветром. А у меня в глазах туман, и тоже всего дрожь бьет, и руки трясутся..
Как я тогда руля не упустил, диву можно даться! Но в кювет все же нечаянно съехал, заглушил мотор. Пока туман в глазах не прошел, - побоялся ехать, как бы на кого не наскочить. Постоял так минут пять, а сынок мой все жмется ко мне изо всех силенок, молчит, вздрагивает. Обнял я его правой рукою, потихоньку прижал к себе, а левой развернул машину, поехал обратно, на свою квартиру. Какой уж там мне элеватор, тогда мне не до элеватора было.
Виктор Голявкин. Не везёт
Однажды прихожу я домой из школы. В этот день я как раз двойку получил. Хожу по комнате и пою. Пою и пою, чтоб никто не подумал, что я двойку получил. А то будут спрашивать ещё: «Почему ты мрачный, почему ты задумчивый?»
Отец говорит:
— Что это он так поёт?
А мама говорит:
— У него, наверное, весёлое настроение, вот он и поёт.
Отец говорит:
— Наверное, пятёрку получил, вот и весело человеку. Всегда весело, когда какое-нибудь хорошее дело сделаешь.
Я как это услышал, ещё громче запел.
Тогда отец говорит:
— Ну ладно, Вовка, порадуй отца, покажи дневник.
Тут я сразу петь перестал.
— Зачем? — спрашиваю.
— Я вижу, — говорит отец, — тебе очень хочется дневник показать.
Берёт у меня дневник, видит там двойку и говорит:
— Удивительно, получил двойку и поёт! Что он, с ума сошёл? Ну-ка, Вова, иди сюда! У тебя, случайно, нет температуры?
— Нет у меня, — говорю, — никакой температуры...
Отец развёл руками и говорит:
— Тогда нужно тебя наказать за это пение...
Вот как мне не везёт!
Иван Якимов «Странная процессия»
Осенью на Настасею-овчарницу, когда кормили по дворам пастухов – благодарили за то, что они скот сберегли, - пропал у Митрохи Ванюгина баран. Поискал, поискал Митроха, нет нигде барана, хоть убей. Стал ходить по домам и дворам. У пяти хозяев побывал, а потом направил стопы к Макриде и Епифану. Заходит, а они всей семьёй суп жирный из баранины хлебают, только ложки мелькают.
- Хлеб-соль, - говорит Митроха, косясь на стол.
- Проходи, Митрофан Кузьмич, гостем будешь. Садись суп с нами хлебать, - приглашают хозяева.
- Спасибо. Никак, барана зарезали?
- Слава богу, зарезали, хватит ему жир копить.
- А я ума не приложу, куды мог запропаститься баран,- вздохнул Митроха и, помолчав спросил: - К вам он не попал случаем?
- А может, и попал, надо поглядеть в хлеве.
- А может и под нож попал? – сощурил глаза гость.
- Может и под нож попал, - ничуть не смутившись, отвечает хозяин.
- Ты не шути, Епифан Аверьянович, вы ведь не в темноте, чай, резали барана, должны отличить своего от чужого.
- Да эти бараны все серые, как волки, дак кто их разберёт, высказалась Макрида.
- Кажите шкуру. Я своего барана кряду узнаю.
Хозяин несёт шкуру.
- Ну точно, мой баран-то!- рванулся с лавки Митроха.- На спине вот чёрное пятно, а на хвосте, гляньте, шерсть подпалена: Манёха слепая, лучиной подпалила, когда поила . - Что ж это получается, гребёж средь бела дня?
- Не нарочно мы, прости, Кузьмич. У самых дверей стоял он окоянный, кто ж его знал, что он твой, - пожимают хозяева плечами.- Не говори уж, ради бога никому. Забирай нашего барана и делу конец.
- Нет, не конец! – запрыгал Митроха. – Ваш баран заморыш, ягнёнок против моего. Вертайте моего барана!
- Да как его вернёшь, коли он наполовину съеден? – недоумевают хозяева.
- Вертайте всё, что осталось, за остальное деньги платите.
Через час от дома Макриды и Епифана к дому Митрохи на глазах у всей деревни двигалась странная процессия.. Впереди шёл, припадая на правую ногу, Епифан с бараньей шкурой под мышкой, за ним важно вышагивал Митроха с мешком баранины на плече, а замыкала шествие Макрида. Она семенила с чугуном на вытянутых руках - несла недоеденный суп из Митрохиного барана. Баран, хоть и в разобранном виде, но снова вернулся к хозяину.
Виктор Драгунский «Шиворот- навыворот»
Один раз я сидел, сидел и ни с того ни с сего вдруг такое надумал, что даже сам удивился. Я надумал, что вот как хорошо было бы, если бы все вокруг на свете было устроено наоборот. Ну вот, например, чтобы дети были во всех делах главные и взрослые должны были бы их во всем, во всем слушаться. В общем, чтобы взрослые были как дети, а дети как взрослые. Вот это было бы замечательно, очень было бы интересно.
Во-первых, я представляю себе, как бы маме «понравилась» такая история, что я хожу и командую ею как хочу, да и папе небось тоже бы «понравилось», а о бабушке и говорить нечего. Что и говорить, я все бы им припомнил! Например, вот мама сидела бы за обедом, а я бы ей сказал:
«Ты почему это завела моду без хлеба есть? Вот еще новости! Ты погляди на себя в зеркало, на кого ты похожа? Вылитый Кощей! Ешь сейчас же, тебе говорят! — И она бы стала есть, опустив голову, а я бы только подавал команду: — Быстрее! Не держи за щекой! Опять задумалась? Все решаешь мировые проблемы? Жуй как следует! И не раскачивайся на стуле!»
И тут вошел бы папа после работы, и не успел бы он даже раздеться, а я бы уже закричал:
«Ага, явился! Вечно тебя надо ждать! Мой руки сейчас же! Как следует, как следует мой, нечего грязь размазывать. После тебя на полотенце страшно смотреть. Щеткой три и не жалей мыла. Ну-ка, покажи ногти! Это ужас, а не ногти. Это просто когти! Где ножницы? Не дергайся! Ни с каким мясом я не режу, а стригу очень осторожно. Не хлюпай носом, ты не девчонка... Вот так. Теперь садись к столу».
Он бы сел и потихоньку сказал маме:
«Ну как поживаешь?»
А она бы сказала тоже тихонько:
«Ничего, спасибо!»
А я бы немедленно:
«Разговорчики за столом! Когда я ем, то глух и нем! Запомните это на всю жизнь. Золотое правило! Папа! Положи сейчас же газету, наказание ты мое!»
И они сидели бы у меня как шелковые, а уж когда бы пришла бабушка, я бы прищурился, всплеснул руками и заголосил:
«Папа! Мама! Полюбуйтесь-ка на нашу бабуленьку! Каков вид! Пальто распахнуто, шапка на затылке! Щеки красные, вся шея мокрая! Хороша, нечего сказать. Признавайся, опять в хоккей гоняла! А это что за грязная палка? Ты зачем ее в дом приволокла? Что? Это клюшка! Убери ее сейчас же с моих глаз — на черный ход!»
Тут я бы прошелся по комнате и сказал бы им всем троим:
«После обеда все садитесь за уроки, а я в кино пойду!»
Конечно, они бы сейчас же заныли и захныкали:
«И мы с тобой! И мы тоже хотим в кино!»
А я бы им:
«Нечего, нечего! Вчера ходили на день рождения, в воскресенье я вас в цирк водил! Ишь! Понравилось развлекаться каждый день. Дома сидите! Нате вам вот тридцать копеек на мороженое, и все!»
Тогда бы бабушка взмолилась:
«Возьми хоть меня-то! Ведь каждый ребенок может провести с собой одного взрослого бесплатно!»
Но я бы увильнул, я сказал бы:
«А на эту картину людям после семидесяти лет вход воспрещен. Сиди дома, гулена!»
И я бы прошелся мимо них, нарочно громко постукивая каблуками, как будто я не замечаю, что у них у всех глаза мокрые, и я бы стал одеваться, и долго вертелся бы перед зеркалом, и напевал бы, и они от этого еще хуже бы мучились, а я бы приоткрыл дверь на лестницу и сказал бы...
Но я не успел придумать, что бы я сказал, потому что в это время вошла мама, самая настоящая, живая, и сказала:
— Ты еще сидишь. Ешь сейчас же, посмотри, на кого ты похож? Вылитый Кощей!
Бобик в гостях у Барбоса Н. Носов
Бобик увидел на столе гребешок и спросил:
- А что это у вас за пила?
- Какая пила! Это гребешок.
- А для чего он?
- Эх ты! - сказал Барбос. - Сразу видно, что весь век в конуре прожил. Не знаешь, для чего гребешок? Причесываться.
- Как это - причесываться?
Барбос взял гребешок и стал причесывать у себя на голове шерсть:
- Вот смотри, как надо причесываться. Подойди к зеркалу и причешись.
Бобик взял гребешок, подошел к зеркалу и увидел в нем свое отражение.
- Послушай, - закричал он, показывая на зеркало, - там собака какая-то!
- Да это ведь ты сам в зеркале! - засмеялся Барбос.
- Как - я? Я ведь здесь, а там другая собака. Барбос тоже подошел к зеркалу. Бобик увидел его отражение и закричал:
- Ну вот, теперь их уже двое!
- Да нет! - сказал Барбос.- Это не их двое, а нас двое. Они там, в зеркале, неживые.
- Как неживые? - закричал Бобик. - Они же ведь двигаются!
- Вот чудак! - ответил Барбос.- Это мы двигаемся. Видишь, там одна собака на меня похожа! - Верно, похожа! - обрадовался Бобик. Точь-в-точь как ты!
- А другая собака похожа на тебя.
- Что ты! - ответил Бобик. - Там какая-то противная собака, и лапы у нее кривые.
- Такие же лапы, как у тебя.
- Нет, это ты меня обманываешь! Посадил туда каких-то двух собак и думаешь, я тебе поверю, - сказал Бобик.
Он принялся причесываться перед зеркалом, потом вдруг как засмеется:
- Глянь-ка, а этот чудак в зеркале тоже причесывается! Вот умора!
Барбос только фыркнул и отошел в сторону.
Джанни Родари
Вопросы наизнанку
Жил-был один мальчик, который целые дни только и делал, что приставал ко всем с вопросами. В этом, конечно, нет ничего плохого, напротив, любознательность - дело похвальное. Но беда в том, что на вопросы этого мальчика никому не удавалось ответить.
Например, приходит он однажды и спрашивает:
- Почему у ящиков есть стол?
Конечно, люди только удивленно открывали глаза или на всякий случай отвечали:
- Ящики служат для того, чтобы в них что-нибудь класть. Ну, скажем, обеденные приборы.
- Я знаю, зачем ящики. А вот почему у ящиков есть столы?
Люди качали головами и спешили уйти. В другой раз он спрашивал:
- Почему у хвоста есть рыба?
Или еще:
- Почему у усов есть кошка?
Люди пожимали плечами и спешили уйти, потому что у всех были свои дела.
Мальчик подрастал, но по-прежнему оставался почемучкой, и не простым, а почемучкой наизнанку. Даже став взрослым, он ходил и приставал ко всем с вопросами. Само собой понятно, что никто, ни один человек, не мог на них ответить. Совсем отчаявшись, почемучка наизнанку удалился на вершину горы, построил себе хижину и придумывал там на свободе все новые и новые вопросы. Придумывал, записывал их в тетрадку, а потом ломал голову, стараясь найти ответ Однако ни разу в жизни он не ответил ни на один из своих вопросов.
Да и как было ответить, если в тетрадке у него было написано: "Почему у тени есть сосна?" "Почему облака не пишут писем?" "Почему почтовые марки не пьют пива?" От напряжения у него начались головные боли, но он не обращал на это внимания и все придумывал и придумывал свои бесконечные вопросы. Мало-помалу у него отросла длинная борода, но он даже не думал ее подстригать. Вместо этого он придумал новый вопрос: "Почему у бороды есть лицо?"
Одним словом, это был чудак, каких мало. Когда он умер, один ученый стал исследовать его жизнь и сделал удивительное научное открытие. Оказалось, что этот почемучка с детства привык надевать чулки наизнанку и надевал их так всю жизнь. Ни разу ему не удавалось надеть их как полагается. Поэтому-то он до самой смерти не мог научиться задавать правильные вопросы.
А посмотри-ка на свои чулки, верно ли ты их надел?
БУТЫЛКА
Давеча на улице какой-то молодой парнишка бутылку разбил.
Чегой-то он нёс. Я не знаю. Керосин или бензин. Или, может быть, лимонад. Одним словом, какой-то прохладительный напиток. Время жаркое. Пить хочется.
Так вот, шёл этот парнишка, зазевался и трюхнул бутылку на тротуар.
И такая, знаете, серость. Нет того, чтобы ногой осколки с тротуара стряхнуть. Нет! Разбил, чёрт такой, и пошёл дальше. А другие прохожие так, значит, и ходи по этим осколкам. Очень мило.
Присел я тогда нарочно на трубу у ворот, гляжу, что дальше будет.
Вижу — народ ходит по стёклам. Чертыхается, но ходит. И такая, знаете, серость. Ни одного человека не находится общественную повинность исполнить.
Ну что стоит? Ну взял бы остановился на пару секунд и стряхнул бы осколки с тротуара той же фуражкой. Так нет, идут мимо.
«Нет, думаю, милые! Не понимаем мы ещё общественных заданий. Прём по стёклам».
А тут ещё, вижу, кой-какие ребята остановились.
— Эх, говорят, жаль, что босых нынче мало. А то, говорят, вот бы здорово напороться можно.
И вдруг идёт человек.
Совершенно простого, пролетарского вида человек.
Останавливается этот человек вокруг этой битой бутылки. Качает своей милой головой. Кряхтя, нагибается и газетиной сметает осколки в сторону.
«Вот, думаю, здорово! Зря горевал. Не остыло ещё сознание в массах».
И вдруг подходит до этого серого, простого человека милиционер и его ругает:
— Ты что ж это, говорит, куриная голова? Я тебе приказал унести осколки, а ты в сторону сыплешь? Раз ты дворник этого дома, то должон свой район освобождать от своих лишних стёкол.
Дворник, бубня что-то себе под нос, ушёл во двор и через минуту снова явился с метлой и жестяной лопаткой. И начал прибирать.
А я долго ещё, пока меня не прогнали, сидел на тумбе и думал о всякой ерунде.
А знаете, пожалуй, самое удивительное в этой истории то, что милиционер велел прибрать стёкла.
Антон Павлович Чехов ДАЧНИКИ
По дачной платформе взад и вперёд прогуливалась парочка недавно поженившихся супругов. Он держал её за талию, а она жалась к нему, и оба были счастливы. Из-за облачных обрывков глядела на них луна и хмурилась: вероятно, ей было завидно и досадно на своё скучное, никому не нужное девство. Неподвижный воздух был густо насыщен запахом сирени и черёмухи. Где-то, по ту сторону рельсов, кричал коростель...
— Как хорошо, Саша, как хорошо! — говорил жена.— Право, можно подумать, что всё это снится. Ты посмотри, как уютно и ласково глядит этот лесок! Как милы эти солидные, молчаливые телеграфные столбы! Они, Саша, оживляют ландшафт и говорят, что там, где-то, есть люди... цивилизация... А разве тебе не нравится, когда до твоего слуха ветер слабо доносит шум идущего поезда?
— Да... Какие, однако, у тебя руки горячие! Это оттого, что ты волнуешься, Варя... Что у нас сегодня к ужину готовили?
— Окрошку и цыплёнка... Цыплёнка нам на двоих довольно. Тебе из города привезли сардины и балык.
Луна, точно табаку понюхала, спряталась за облако. Людское счастье напомнило ей об её одиночестве, одинокой постели за лесами и долами...
— Поезд идёт!— сказала Варя. — Как хорошо!
Вдали показались три огненные глаза. На платформу вышел начальник полустанка. На рельсах там и сям замелькали сигнальные огни.
— Проводим поезд и пойдём домой, — сказал Саша и зевнул.— Хорошо нам с тобой живётся, Варя, так хорошо, что даже невероятно!
Тёмное страшилище бесшумно подползло к платформе и остановилось. В полуосвещённых вагонных окнах замелькали сонные лица, шляпки, плечи...
— Ах! Ах! — послышалось из одного вагона.- Варя с мужем вышла нас встретить! Вот они! Варенька!.. Варечка! Ах!
Из вагона выскочили две девочки и повисли на шее у Вари. За ними показались полная, пожилая дама и высокий, тощий господин с седыми бачками, потом два гимназиста, навьюченные багажом, за гимназистами гувернантка, за гувернанткой бабушка.
— А вот и мы, а вот и мы, дружок!— начал господин с бачками, пожимая Сашину руку. — Чай, заждался! Небось бранил дядю за то, что не едет! Коля, Костя, Нина, Фифа... дети! Целуйте кузена Сашу! Все к тебе, всем выводком, и денька на три, на четыре. Надеюсь, не стесним? Ты, пожалуйста, без церемонии.
Увидев дядю с семейством, супруги пришли в ужас. Пока дядя говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и жена отдают гостям свои три комнаты, подушки, одеяла; балык, сардины и окрошка съедаются в одну секунду, кузены рвут цветы, проливают чернила, галдят, тётушка целые дни толкуют о своей болезни (солитёр и боль под ложечкой) и о том, что она урождённая баронесса фон Финтих...
И Саша уже с ненавистью смотрел на свою молодую жену и шептал ей:
— Это они к тебе приехали... чёрт бы их побрал!
— Нет, к тебе! — отвечала она, бледная, тоже с ненавистью и со злобой.— Это не мои, а твои родственники!
И обернувшись к гостям, она сказала с приветливой улыбкой:
— Милости просим!
Из-за облака опять выплыла луна. Казалось, она улыбалась; казалось, ей было приятно, что у неё нет родственников. А Саша отвернулся, чтобы скрыть от гостей своё сердитое, отчаянное лицо, и сказал, придавая голосу радостное, благодушное выражение: — Милости просим! Милости просим, дорогие гости!
Эдуард Успенский «Весна в Простоквашино»
Однажды Дяде Фёдору в Простоквашино посылка пришла, а в ней письмо лежало:
«Дорогой дядя Фёдор! Пишет тебе твоя любимая тётя Тамара, бывший полковник Красной Армии. Тебе пора заняться сельским хозяйством – как для воспитательности, так и для урожая.
Морковь надо сажать по стойке «смирно». Капусту – в шеренгу через одного.
Тыкву – по команде «вольно». Желательно около старой помойки. Тыква всю помойку «высосет» и станет огроменной. Подсолнух хорошо растёт подальше от забора, чтобы его не съели соседи. Помидоры надо сажать прислонёнными к палкам. Огурцы и чеснок требуют постоянного удобрения.
Это я всё прочитала в уставе сельскохозяйственной службы.
Семена я покупала стаканами на рынке и все ссыпала в один мешочек. Но ты на месте разберёшься.
Не увлекайся гигантизмом. Помни о трагической участи товарища Мичурина, который погиб, упав с огурца.
Всё. Мы всей семьёй тебя целуем».
От такой посылки дядя Фёдор пришёл в ужас.
Он отобрал себе несколько семечек, которые хорошо знал. Он посадил на солнечном месте семечки подсолнуха. Посадил около помойки семечки тыквы. И всё. Скоро у него всё выросло вкусное, свежее, как в учебнике.
|